У кицунэ может быть до девяти хвостов. «Википедия». Хорошо быть лисой. Особенно китайской. Встретишься с человеком в чистом весеннем поле (бежала по чёрной пашне, тявкала, искала мышь), а человек посмотрит в твои синие равнодушные глазки, на два твоих колдовских хвоста (а третий растёт), слезет с коня и говорит: — Хочешь со мной жить? Сидишь на попе в жирной апрельской земле, лижешь свой первый хвост и отвечаешь: «Нет». Но человек не слышит «нет» (такая его человечья доля, такое твое лисье проклятье). Жаворонок вьётся в небе, свиристит. Мышь под землёй скребёт. Трава беззвучно растёт. Каждому своё. Человек всегда слышит «да». Смотрит на тебя как на свою собственность и не видит: ни первый хвост, ни второй, ни третий, который уже растёт, ни морд у в усах. — Значит, будешь жить со мной? — говорит. — Значит, буду, — отвечаешь уже, как смирился. И вот уже везут тебя домой. Матушка, матушка, что во поле пыльно? Сударыня-матушка, что во поле пыльно? А то и пыльно, что три хвоста дорогу метут. 2 …Достигнув пятидесяти лет, лиса может превращаться в человека; в сто лет — обретает способность узнавать, что делается за тысячу ли от неё; в тысячу лет — способность общаться с Небесами. Справиться с такой лисой человеку не под силу. Нрав же у неё непостоянный, превращения бесконечны, и обольщать она умеет… <…>…собираясь превратиться в женщину, лиса берёт теменную кость умершей женщины; если же лис желает превратиться в мужчину, он берёт такую же кость, но мужскую. Возложив эту кость себе на макушку, они принимаются кланяться луне. Ежели превращению суждено совершиться, кость удержится на голове при всех поклонах. Ну а коли не удержится — значит, не судьба! Г. Л. Олди. «Мессия очищает диск». Первый год прошёл. Второй год прошёл. Третий год платком помахал. Лежит человек с тобой, живой, горячий. Лежит, как в могиле. Тобой же закопанный. Плачет. А любой плачущий человек, как ребёнок. Девочка, мальчик, собачка. Как его отпустить? Как его ударить? Как ему сказать: «Я не люблю тебя?» В самую мякоть сказать: «Ничего у нас не получится». Лиса не умеет в таких случаях говорить «нет». Всегда — «да». (Это же только человек — честный воин, с большой буквы и не как все — способен рубануть по пальчикам из любовной могилы, которые царапаются, лезут, уцепиться пытаются, жить хотят. Лиса рубануть не может. Жалко ей. Что ж с неё возьмёшь: она же — подлая.) «Ну что ты, не плачь, я ещё с тобой поживу», — говорит. И вот ребёнок перестаёт плакать, и встаёт с постели взрослый человек, и в глазах его степь. Тёмная, тысячелетняя… «Моё», говорит, «моё», «никому не отдам», и тянет тебя эта безымянная, не различающая тебя, но внимательная к твоим движениям сила — в дырку, в душную человечью нору. Глядит пристально. Наблюдает. Стережёт. За дверьми — хозяйство, укоренённость, родня, пёс цепной лает. У тебя — за плечами — ничего. Окно одно. В окне — луна. А хотелось бы — жаворонка, мышку. В небе — полетать. Но не тут-то было. Хвать тебя за горлышко, перехватил за холку: вот тут летать — полезно (показывает на постель), а вот тут — нет. Не полезно. И опять глазами тёмными смотрит. А в них бездна. (Эта бездна — у них любовью зовётся. Тупая, жаркая, злая, аж дрожь берёт.) Висит лисичка — за холку схваченная — вниз головой. Ботинки хозяина рассматривает. — Я люблю, когда я у тебя один и ты у меня одна, — лисе говорят. Лиса послушно кивает. Хотя сама и не навязывалась. (При этом у человека корова в хлеву мычит, дети чужие за стенкой визжат: справное всё же хозяйство, с цветочками.) — Но и это ещё не всё, — продолжает настаивать человек (степь же, она, оказывается, разговорчивая). — Мне нужна только правда. Никогда не лги мне. Ложь разлагает. Запомни это. Бабах, приехали. Извернулась, цапнула за руку, вырвалась, на пол брякнулась, в стойку встала (задом к углу, пастью к говорящему): — Правду хочешь? Так ты же знаешь её, правду-то… Лучше меня знаешь. При твоей-то чувствительности. Оттого и плакал. Или, может, ты плакал, что тебя блохи замучили? Молчит. Опять начинает плакать. — Хорошо, — говорит лиса с закипающим раздраженьем. — Хочешь свою поганую правду? Возьми ее: не люблю я тебя. — Нет, — отвечает, плача. — Любишь. Потому что я знаю, что у тебя любовь ко мне — есть. Я её чувствую. Когда её не станет, я уйду. Или тебя прогоню. (Прогонишь, ага, как же… А внутри — у лисы пустота.) — Ок, — говорит, — есть. Ложится обратно в постель, сворачивается в крендель и вылизывает себе четвёртый хвост. А пес человека за дверью заливается злобным лаем. Даром что трахнутый на голову кобель. Но чует. Давно его усыпить надо. Ненавижу его. Марта Кетро Лисья честность
