Голландия рулит

[Fagot79]

http://www.newsland.ru/News/Detail/id/294974/

В Голландии разрешили секс на улицах

9 сентября 2008 15:43

Отныне в голландских парках разрешен свободный секс. В стране уже приступили к разработке новых полицейских инструкций, предусматривающих отмену наказания за секс в общественных местах.

 

Как сообщает издание "La Stampa", полноценный секс больше не будет считаться преступлением, если все происходит с соблюдением определенных норм.

 

В частности, заниматься сексом можно только ближе к вечеру или позднее, располагаясь вдали от детских игровых зон. Но есть и штрафы. Их можно получить за выброшенный на газон окурок или презерватив.

 

Полиции крупнейших городов Голландии предложено следовать примеру Амстердама, где власти давно разрешили свободный секс в некоторых публичных парках.

 

Полицейским розданы инструкции ни в коем случае не вмешиваться в занятия уединившихся людей.

 

Сотрудники полиции могут вмешиваться лишь в случае, если поведение сексуальных партнеров оскорбляет других посетителей парка.

 

Нововведения очень обрадовали, прежде всего, гей ассоциации. "Запреты никогда не приносили пользы, и теперь пребывание в парке будет более безопасным", - утверждают гомосексуалы, подчеркивая, что многие из них, уединяясь в парках, подвергались нападениям.

[romakon]

Голландия всегда РУЛИЛА

[ponchoMan]

голандия уже тра*ется ... а Вы ???

[merlin]

а ты?

[ponchoMan]

а ты?

Даша, только с утраэто обсудили

[merlin]

вот я поэтому и спросила

мне мож хочется секас пообсуждать

[ponchoMan]

вот я поэтому и спросила

мне мож хочется секас пообсуждать

я передумал ... я еще слишком молод что б завязывать с этим делом ... ЗАДВАЙ ВОПРОСЫ !!!

[romakon]

Полицейским розданы инструкции ни в коем случае не вмешиваться в занятия уединившихся людей.

 

Можно только присоединиться к ним

[merlin]

я передумал ... я еще слишком молод что б завязывать с этим делом ... ЗАДВАЙ ВОПРОСЫ !!!

я? вопросы?

поведай че-нить интересное, чего я не знаю)))

[ponchoMan]

я передумал ... я еще слишком молод что б завязывать с этим делом ... ЗАДВАЙ ВОПРОСЫ !!!

я? вопросы?

поведай че-нить интересное, чего я не знаю)))

что именно тебя интересует ??

слишком большой разброс познаний

[Mak]

Не поеду больше в Голландию...

[merlin]

я как я могу задать вопрос на тему того, чего ни наю?

[ponchoMan]

Этот план формально структурирует проблему неизвестности, предполагая наличие двух видов ее фундаментальных присутствий: как ее взаимодействия с познающим человеком и как ее проявления помимо таковых или как таковой. Иначе говоря, неизвестность может обсуждаться в контексте ее познания, т.е. гносеологически, и метафизически – в плане выстраивания гипотез (метафизических предположений) о ее проявлениях как некой безотносительной субстанциальной действительности. Но она же может проясняться с точки зрения ее принципиальных локаций, имея в виду ее субъективное (внутреннее) и объективное (внешнее) по отношению к человеку обстояние, присутствие вне и внутри человека. В самой простой и предварительной форме эту демаркацию проводит Франк: «различать “непостижимое для нас” и “само по себе непостижимое” или “непостижимое по существу”»[1].

Вместе с тем недостатком плана оказалось недостаточно четкое отражение в нем различий этих видов проявлений действительности неизвестности. То есть и «внешняя», и «внутренняя» локации неизвестности, вероятно, имеют свои специфические гносеологические и онтологические статусы, что не было убедительно зафиксировано в плане работы. Грубо говоря, здесь есть ряд вопросов: (1) Если неизвестность «неизвествует» вне меня, то что это такое само по себе и как мы взаимодействуем с нею? (2) Если неизвестность «неизвествует» во мне, то как я взаимодействую с этим? (3) Если есть неизвестность и вне и внутри меня, то как они взаимодействуют или связаны между собой помимо меня?

Впрочем, в последующих текстах плану не придается обязательного значения. В гораздо большей степени мы работали с текстами других философов и с самим этим феноменом – неизвестностью – в той мере, в какой он допускал это, что позволяло сразу погружаться в атмосферу неизвестности и что-то извлекать из нее каким-то интуитивно-психологическим образом. Но следует признать и то, что это – следствие незавершенности замысла, в том числе его недостаточной аналитичности и системности.

Непосредственным основанием моего отказа от строгого следования плану – после получения черновых материалов от В.П. Ковалевой – было внутреннее убеждение в том, что извлечь что-то из неизвестности можно скорее, «работая» с ней не по плану, а импровизационно, как бы неизвестно каким образом, памятуя о том, что подобное познается подобным. В дальнейшем добытое таким образом, возможно, и следует систематизировать, но делать это непосредственно в процессе опознания неизвестности показалось мне неадекватным.

Тем не менее, изложенный выше план был создан не на пустом месте, и он обладает определенной эвристической значимостью. Именно поэтому я в тезисной форме изложу те интуиции, которые были заложены в его основы, а также те ответы, которые ожидалось получить.

В первом параграфе первой главы за точку отсчета было принято предположение о том, что выражение или обозначение неизвестности словом и наличие близких с ним по смыслу или семантическому статусу слов является важным способом как различения термина «неизвестность», так и одной из возможностей ее опознания. Согласно этому предположению, в слове заключены или могут быть схвачены все стороны мира как всеобъемлющего, т.е. как единства трех его измерений: бытия, ничто и неизвестности. Слово – дитя мира, его образ как в частностях, так и в целом. Будучи слепком с мира, оно содержит в себе все возможные виды действительности. Причина такого «всемогущества» и универсализма слова состоит в его происхождении. Оно – продукт жизненного взаимодействия человека, этого неразрывного единства бытия, ничто и неизвестности, и мира – аналогичного «внешнего» триединства. Слово рождается не языком и не в качестве его заведомого продукта и орудия для определения предметов и даже не мыслью или каким-то абстрактным и объективным Логосом. Слово рождается в человеке, возникающем из неизвестности, в присутствующем в нем ничто и бытии, и потому оно (слово) изначально и тотально погружено в них. Оно – естественный «фон», орудие и виртуальное сопровождение нашей жизни как всеобъемлющего и многообразного опыта человека – рационального и иррационального, морального и экзистенциального, этического и эстетического, телесного и созерцательного, реалистического и поэтического, всякого. Символичное, логичное и всеобщее по форме, оно содержит в себе все и вся. По своим выразительным способностям слова универсальны. В них в собственно словесной форме заключен как Логос, так и Хаос, как бытие, так и ничто, как истина, так и заблуждение, как видимое, так и невидимое, как известное, так и неизвестность. Слова, по справедливому суждению С. Булгакова, могут заключать в себе истину и ложь, они могут открывать и закрывать он нас все и вся. Они, добавлю, могут погружать нас в неизвестность, неопределенность и недоумение так же эффективно, как и доставлять нам истину бытия или ничто.

Это обстоятельство помогает нам понять, почему универсальным и самым великим виртуальным опытом человека являются все виды нарративов и дискурсов, а также анализа языка, работа с ним, т.е. все виды лингвистической рефлексии.

Анализируя слова, сопоставляя и противопоставляя их, мы можем как опознавать соответствующие им действительности, так и получать либо новое знание о них, либо полнее обживать и осваивать обозначаемое и вмещаемое ими, казалось бы, лишь виртуально. Даже неизбежный символизм и «виртуальность» слова могут предоставлять нам уникальные возможности для познания, переживания или другого вида опыта, поскольку символизм слова имеет, по меньшей мере, одно уникальное качество: оно может намекать на то, что не дано на самой поверхности действительности. Идеальность слова, т.е. облачение всякого содержания в форму символов, значений, смыслов, образов и т.д., помогает нам (опять-таки, только мысленно, эмоционально, виртуально, с вербальной, идеально-образной или символической подкладкой) проникать все и вся с любой скоростью и в любом месте, поскольку как таковое, т.е. в своей идеальности, оно абсолютно проницаемо и не знает никаких границ.

Неограниченные ресурсы слова позволяют ему схватить нечто, что остается при этом скрытым. Таковы, например, безличные предложения[2]. Вместе с тем имена собственные, личные обладают, заключают в себе или касаются неизвестности наиболее вероятным образом.

Таким образом, этимологический анализ понятия «неизвестность» – вполне необходимая часть проекта опознания неизвестности.

Второй параграф первой главы связан с анализом кантовских суждений о трансцендентальном и трансцендентном. Учение о вещи в себе можно представить как учение о неизвестности. Примечательно то, что Кант вполне определенно говорит о действии вещи в себе на наши органы чувств (с этим связана его известная идея аффицирования), т.е. он признает ее действительность. Но при опознании вещи в себе как неизвестности он не идет дальше (если не считать его допущения, что неизвестность дает нам некий универсальный темный материал, сырье для гносео-конструирующего аппарата чистого разума). В этом его несомненная заслуга, так как в рамках теоретического разума, конструирующего объекты (бытие) всякая неизвестность (как и ничто) просто неуместны. Теоретический разум Канта оказывается исключительно онтологичным (он конструирует через понятия только объекты), хотя априори он открыт не только действительному, но и возможному опыту. В том числе и опыту опознания неизвестности. В слове «возможность» есть, по Канту, лишь то ограничение, что это всякий теоретический опыт. Но его пределы разомкнуты. Разомкнут в этом направлении и чистый теоретический разум.

Кантовская мысль интересна и тем, что в рамках практического разума вещь в себе (неизвестное для теоретического разума) оказывается доступной, но именно как что-то практическое и ноуменальное. Это также согласуется с очевидным фактом: в жизни мы вмещаем неизвестность неизвестно каким образом, т.е., казалось бы, адекватно. Причем вмещаем самым легким способом – неизвестно как, незаметно как, просто безо всяких усилий нашего искусного познавательного аппарата! Оно здесь кажется просто неуместным, подобно теоретическому познанию в кантовской сфере практического разума. И мы вмещаем его наряду с бытием и ничто, будучи сами конкретно-личностными воплощениями мира как невероятно сложного соединения трех его действительностных измерений – все тех же неизвестности, ничто и бытия. Область совершаемого человеком неведомым образом огромна, она заведомо больше того, что проходит через сферу разума и знания.

Если же говорить о ближайших «партнерах» неизвестности как понятия, то, очевидно, это бытие и ничто. Этому должен быть посвящен третий параграф главы первой. Отправным пунктом для обсуждения координации и взаимосвязи категорий «бытие», «ничто» и «неизвестность» является базовая метафизическая предпосылка всей работы: идея о том, что мир – самое широкое здесь понятие – имеет, по меньшей мере, три фундаментальных измерения, измерения бытия, ничто и неизвестности. Их конкретные характеристики в данном случае не имеют значения. Важнее то, что их статус, судя по всему, одинаков, все они фундаментальны, субстанциальны и открыты таким образом, что не имеют ни замкнутых границ, ни досягаемого для иного (других) «центра» (сущности, тотальности, основы и т.д. – подобрать здесь адекватного слова не удается). Они открыты всему и вся и одновременно интенционально всеобъемлющи. Вместе с тем они недоступны «до конца» в силу своей как статической, здесь-и-теперь, так и динамической бесконечности и неисчерпаемости. Очевидно и то, что они взаимодействуют между собой, вступая в отношения частичных (в силу только что сказанного) межсубстанциальных коммуникаций.

Если это так, то анализ даже одних понятий в их взаимодействии способен пролить некоторый свет как на саму действительность неизвестности, так и на характер ее динамики в сочетании с двумя другими – бытием и ничто.

Абстрактное сопоставление категорий бытия и неизвестности дает возможность заключить, что первая ?же и беднее по своему содержанию, чем неизвестность. Это следует из того, что о бытии мы можем изначально и безотносительно к чему бы то ни было сказать, что бытие есть и что оно не есть ничто и неизвестность. Мы можем сказать нечто похожее и относительно ничто: оно «есть» то, чего нет, и оно не есть бытие и неизвестность. В каком-то общем смысле бытие и ничто в себе однозначны и гомогенны; в отношении их возможны однозначные, соответственно, утвердительные и отрицательные суждения.

Неизвестность задает существенно иное к себе отношение. О неизвестности можно сказать, что (1) она «есть» то, неизвестно что, что (2) она «есть» (в ней «заключено») и бытие, и ничто, что (3) она не есть (в ней «не заключено») бытие и ничто, что (4) она одинаково и «есть», и «не есть» бытие и ничто, что (5) она есть все, что угодно, т.е. она есть нечто, преодолевающее несовместимость, различие или диалектическое тождество «да» и «нет», бытия и ничто. Логика языка неизвестности принципиально пробабилистична (вероятностна) и фаллибилистична (находится как в сфере истины, так и заблуждения одновременно). Негарантированность истины и заблуждения, их принципиальная неопределенность также принадлежит к исходным чертам языка, которым мы опознаем неизвестность.

В свете необычности «гносеологии неизвестности» логика и специфика суждений о неизвестности приобретает особое значение. Если, как сказано, о бытии и ничто можно сказать что-то вполне определенное, выходящее за рамки простой тавтологии, то о неизвестности этого сказать нельзя, так как о ней можно сказать все, что угодно. Легко предположить, что в ней «есть» и «не есть» все что угодно и даже более того. Именно то, что она «не есть» все, что угодно и «есть» все, что неугодно, т.е. нечто сверхотрицательное, сверхутвердительное, сверхвозможое, сверхвероятное и тем более сверхвоображаемое, сверхожидаемое и сверхжелаемое. Если предположить, что, возможно, имела место (продолжающаяся и сегодня) эмерджентная эволюция в линии «неизвестность – ничто – бытие – человек», то множество суждений о неизвестности может возрастать неограниченно. Но в любом случае очевидно и то, что коренной статус неизвестности заставляет язык быть сослагательным, модальным, пробабилистическим. Он становится и молниеносным, и сверхосмотрительным, дерзким и осторожным, многоухим и многоглазым, тяготеющим к 360-градусной, круговой, точнее шарообразной обзорности. Он становится мягким, гибким и пластичным до бесконечности и также упорным и настойчивым, целеустремленным. Дыхание неизвестности делает слово и логику суждений о ней беспредельно открытыми, свободными и рискованными, даже катастрофичными и по своей интенции сверхмощными.

Отступая на шаг от темы языка, нужно сказать и о мышлении, связанном с неизвестностью. В свете главной темы выясняется то, что мышление не эссенциально и не субстанциально, оно – процессуально, поскольку является функцией мозга. Но это продуктивный процесс, его продукты – слово, мысль, суждение… Ну а как с мыслью? Является ли она субстанцией или процессом? Скорее всего, она по своему содержанию универсальна, т.к. схватывает и субстанции, и вещи, и процессы, и сущности, и даже то, чего нет или что неизвестно. Но в форме несуществования, ничто. Поэтому и мышление, и то, что в нем – суть неэкзистенциальное, в том смысле, что и то, и другое дано не в форме существования, а в форме ничто. Это еще раз подтверждает мое предположение, что мышление, сознание – это модификация ничто, одна из форм его проявления[3].

Когда мы усматриваем неизвестность в человеческом существе, то это позволяет модифицировать в ее свете и стиль мышления. В частности, попытаться сделать его пробабилистическим, открытым, фаллибилистичным, дивергирующим, синтезирующим и спектрально-выбирающим мышлением. Его спектральность состоит во включении в ход мышления и его предметную сферу как можно большего числа относящихся к делу действительностей или проблематики и максимально реалистическую процедуру принятия решений. Более конкретными его чертами является компромисс (понимание некоторого возможного несовершенства или потерь в полученном результате), принятие во внимание принципа выбора наименьшего из зол, допущение паллиативных решений, оптимизация как выбора, так его результатов и т.д.

Замысел второй главы «Осознание неизвестности» представляется мною как, с одной стороны, прояснение взаимоотношений сознания и неизвестности, с другой – как «отражение» в сознании неизвестности, являющегося одним из способов ее опознания. Здесь я также исхожу из интуиции того, что сознание – это одна из бесчисленных модификаций ничто[4]. Сознание как ничто открыто всему: себе самому, бытию и неизвестности. Надо полагать, что ничтойность сознания обеспечивает ему недеструктивный способ проникновения во все и вся, и потому – доступ в недра неизвестности (как и бытия) оказывается для него беспрепятственным и безграничным. В качестве своего рода «супернейтрино» сознание не может быть сведено к функции мозга, рацио или образности, или воспоминанию о запахе цветка, тональности разговора... Природа сознания как такового вмещает в себя все виды виртуальности и объектности, снимая при этом вопрос о статусе «первоисточника» и даже о его действительности. Здесь ничто анархично и нигилистично до беспредельности, оно скандально отрицает и самое себя. Такова его последовательная негативность[5]. Негативность сознания неочевидна лишь постольку, поскольку всегда облачена своими содержаниями, своей принципиальной предметностью. Беспредметной мысли, ощущения, памяти, образа не существует. Не существует состояния чистого сознания. Но у него есть хозяин – личность, конкретное я. Поэтому когда сознание обращено на себя, т.е. когда эта модификация ничто пытается схватить ничто, то оно, не будучи в состоянии «отразить» в себе того, чего нет, ибо оно то, чего нет, восходит к своему хозяину, человеку, и он в акте самосознания обнаруживает себя как личность, погруженную в тайну своей индивидуальности. Сознание тем самым пробуждает личность, актуализирует ее. Как бы в знак благодарности я со своей стороны совершает акт милосердия по отношению к своему сознанию, спасая его от отчаяния и безумия – невозможности встречи с собой, знакомства с собой, опознания себя как такового: «Ты шло на встречу с собой, но встретило меня, личность, я, которое вмещает тебя неизвестно каким образом, но вместе с тем указывает тебе на твою обитель. Если в предметности своих содержаний ты обладало чем-то чуждым себе, то здесь ты объято своим родным, истоком твоей функциональности, специфической действительности тебя именно не как сознания вообще или ничто вообще, а как личностного сознания-ничто».

Так в четвертой субстанции, человеке происходит одна из встреч ничто и неизвестности, которая проявляется здесь в качестве загадки, неизвестности личностного начала, столь же безосн?вного, сколь и фундаментального и вездесущего. В поисках личности в направлении неизвестности двигался Вл. Соловьев в своей работе «Теоретическая философия». В этом контексте она задается вопросами: «Что же такое есть я?», «Когда оно сознается?». Есть ли я «формальное условие сознания, априорный связующий акт мысли… или, наконец, я есть некая сверхфеноменальная сущность, или субстанция, реальный центр психической жизни, имеющей собственное бытие независимо от данных состояний?..»[6]. Однако общая форма ответа на эти вопросы для Соловьева несомненна: сознание принадлежит неизвестному.

Другая такая встреча сознания-ничто происходит для него как (до конца неясная) связь с непосредственно поддерживающим его бытием – плотью человека: мозгом, нервной системой, органами чувств, мышцами и т.д. Психофизическая проблема продолжает быть открытой, хотя очевидно, что сознание – это функция мозга. Ее отличие от других телесных функций лишь в том, что по своей форме она идеальна, но тотально встроена в тело человека. Но не «идеальны» ли всякие качества и функции сами по себе? Вспомним споры о «лашадиности» среди древних греков. Уже тот факт, что все функции, качества, свойства и отношения не существуют без своих субъектов, «хозяев», «носителей» (сущих, по Вл. Соловьеву), говорит, что как таковые без своей субстратной основы – а в человеке и личностной – все они суть ничто.

«Встроенность» сознания в тело человека и его присутствие в я в виде такового и в виде самосознания позволяет сознанию, мысли опредмечиваться не просто в акте интенционального познания, но практически, т.е. становиться в жизненном акте человека и бытием, и неизвестностью. Такова суть практики сознающего человека, аналитически троящейся в своей процессуальности и результатах, т.е. раскалывающейся на бытие, ничто и неизвестность. Мы (1) создаем (бытийствуем), (2) разрушаем (нигилируем) и вместе с тем (3) не ведаем, что творим (неизвествуем).

Но если вернуться к вопросу о соотношении сознания и неизвестности, то следует признать, что осмысление им последней, ее опознание и т.д., возможно, и происходит как в осознаваемой, так и неосознанной, т.е. неотрефлектированной форме. В конечном счете, сознание и неизвестность – это две совместимые и взаимопроникающие, но не поглощающие и не объемлющие друг друга действительности[7]. Действия их мы в состоянии осмыслить, проговорить и описать. Вместе с тем их взаимодействия составляют одну из сторон жизни человека и в качестве важного компонента входят в его жизненный мир даже помимо сознания.

Однако вопрос о соотношении сознания и неизвестности далеко не исчерпывается сравнительным прояснением их статуса как действительностей. Сознание связано с познанием. Поэтому встает вопрос и о гносеологическом статусе неизвестности. Что она такое как «предмет» познания? Ее предметность определяется способностью неизвествовать в качестве действительности, аффицирующей наши органы чувств и тем самым входить в сознание. В этом смысле она открыта познанию. Но познаваемость ее всегда проблематична. Более того, она может ускользать не только без следа и остатка, но и оставлять после себя некоторые результаты – знание, но знание чего-то, а не неизвестности как таковой. В этом состоит одна из массовидных реакций неизвестности на попытки ее фиксированного овладения в актах традиционного познания. Возможно, это происходит и по нашему собственному безотчетному желанию, поскольку одной из самых прочных человеческих установок в познавательной ситуации является установка на бытие[8]. В более глубоком смысле наша самая обычная, пусть и не осознаваемая установка – это знаниевая установка на бытие как благо.

Нам нужно знать, как устроено бытие, каковы его законы, вещные структуры, их качества, свойства и т.д. «Ну, так и получи то, чего ты так жаждешь», – как бы говорит нам неизвестность, отделываясь, «откупаясь» от нас знанием бытия, а не «кусочками» себя, или незнания как такового. Каким-то особым, «чудесным» образом она с мастерством великого фокусника открывается нам не как сама, а как что-то другое, т.е. как бытие или ничто.

Вгрызаясь в неизвестность с поразительным и героическим упорством, человек познающий вырубает из нее, как кажется, большие или маленькие кусочки бытия. Но имеет ли он дело с неизвестностью? Повторю, в какой-то момент неизвестность обманывает нас, «подсовывая» то, что мы по нашему одномерному мышлению считаем за подлинное или единое благо, за подлинную добычу. Конечно, знание бытия – нужная и полезная вещь. Но достигаем ли мы здесь берегов «земель обетованных»?

Можно ли добавить что-то еще к первоначальному тезису, что гносеологический статус неизвестности определяется ее действием на наш познавательный аппарат? Формально говоря, да, сказав, что этот статус неизвестен. То есть: (1) неизвестность действует на органы познания неизвестно каким образом, хотя мы можем прекрасно знать, как устроены и как действуют наши органы чувств; (2) неизвестность входит в познание, но неизвестным сознанию образом, (3) она остается в результатах познавательного акта, т.е. в знании, неизвестным для него образом, как абсолютно неизвестное, «темное» содержание или материал опыта или даже как чудо познания, творчества, открытия и т.д.

Прояснение этих процессов возможно на путях анализа видов знания как различного рода комбинаций знания и незнания. Один из вариантов такой комбинации дан в работе Д.И. Дубровского «Обман. Философско-психологический анализ» (М. 1994)[9]. Однако в принципе речь у него идет не о неизвестности, а о квазинеизвестности, т.е. о знании того бытия, которое еще не познано, еще неизвестно, но теоретически – в перспективе бесконечности – будет знанием. То есть это не то незнание, про которое только и можно сказать: «Неизвестность – это неизвестность».

Означает ли такая максималистская постановка вопроса, что мы должны отказаться от познания неизвестности? Скорее всего, нет, так как познание неизвестности через рационально-эмпирические инструменты, видимо, не является единственным и исчерпывающим способом взаимодействия с миром, в том числе и с неизвестностью. Поэтому прагматически полезным будет введение понятия «опознания», которое, быть может, позволит расширить спектр отношений между человеком и неизвестностью в сфере сознания (познания). Опознание означает такое познание, в котором происходит, с одной стороны, угадывание и познание того, что не дано в акте опознания целиком, явно и исчерпывающе, с другой – мы отсылаемся здесь к другим неизвестным инстанциям на основе известного, но неизвестно как с ними связанного. В опознании есть элементы разгадки, инсайта, домысливания, фантазии, продуктивного воображения… В опознании – удача, разгадка, таинственность представлены на порядок больше, чем в нормальном познании. Вместе с тем в процессе опознания мы частично вступаем в теневые области неизвестности, входим в нее через все еще присутствующую здесь неуверенность, не данность, сомнение.

Другим не менее интересным проявлением нашего единства с неизвестностью является феномен невыразимости. Нам бывает трудно, а то и невозможно, выразить вмещенную нами неизвестность, а не вместить ее. Попытка «передать», выразить неизвестность одинаково трудна и нереальна как при опознании ее в себе, так и при передаче инструментальным (скажем, научным) образом соответствующего состояния другому или другим[10]. Невыразимость – наиболее явное обнаружение неизвестности в человеке. Невыразимо многое. Не только главное и стержневое в человеке – его я, но и его мысли, чувства и ощущения. Порою кажется, что человек – это сама невыразимость, невыявленность, непостижимость в себе, для себя и для других. Это может проявляться и как драма, и как рыцарская неприкосновенность, недосягаемая для всех тайна. Но мы можем многими способами прорываться в непостижимое через постигаемое нами. Прежде всего – через язык. Майевтика и герменевтика, вчувствование, всякого рада этимологические анализы и многое другое позволяют вместить невыразимое, соприкасаться с ним. Даже такой способ достижения его, как «не обращай внимание на слова, на то, что я сказал, постарайся понять и почувствовать, что я хотел сказать», – уже пододвигают нас к цели, к опознанию невыразимого, нашей родной, человеческой неизвестности.

И это только одна сторона невыразимости – невыразимость врожденной, укорененной в нас неизвестности. Но есть невыразимость как выражение (видимо, лишь формальное, внешнее) вмещаемой нами окружающей нас неизвестности мира. Это – отражение, выражение в форме невыразимости самородной неизвестности мира. Вся поэзия, всякое эстетическое восприятие и переживание действительностей окрашено невыразимостью.

С наибольшей неотвратимостью тема опознания неизвестности встает при обсуждении вопросов способов ее опознания.

Самым очевидным, но процедурно и самым трудным, является способ познания неизвестности с помощью неизвестных нам инструментов опознания. Если следовать принципу «подобное познается подобным», то еще более радикальным вхождением в неизвестность с целью ее овладения является процедура превращения самого человека в неизвестность. Это подобно превращению человека в невидимку, как бы в ничто. Следовало бы стать «как бы неизвестностью». Возможно ли такое технологически? Было бы опрометчиво сразу же говорить «нет». Если мы вспомним о всякого рода защитах, изобретаемых человеком и природой с целью стать невидимым, неслышимым, не ощущаемым и не существующим для окружающих, то почему бы не предположить, что есть способы сделаться «как бы неизвестным» с целью проникнуть в неизвестность как подобное в подобное[11]? Здесь открывается обширное поле для конкретных идей и размышлений, которые я предпочитаю предоставить воображению и осведомленности читателей. Это дело конкретных практик и умений.

На грани опознания и проявления неизвестности находится то, что можно отнести к психологии восприятия и переживания неизвестности. Здесь можно говорить о взаимной реакции человека и неизвестности в актах их взаимодействия. При этом было бы важным провести демаркацию между ситуациями неизвестности, т.е. некоторыми базовыми «объективными» конфигурациями, сцеплениями действительностей неизвестности и человека и состояниями неизвестности, по крайней мере, в той ее «половине», которая относится к человеку. Наиболее очевидным образом последнее проявляется двояко: на первичном уровне как комплекс хаотических психических состояний и реакций, на вторичном, рефлекторном – как включение когнитивных механизмов (в лучшем случае) скепсиса, вероятностного, пробабилистического, открытого, свободного и критического мышления.

Неизвестность действует самым разным образом, всегда и везде, с разной силой и дистанции – от нуля до бесконечности.

Наиболее очевидным способом реагирования человека на неизвестность являются притяжение к ней и отталкивание от нее. Оба эти состояния фундаментальны. Их корни восходят к самым простым физическим законам вселенной. Но у человека они обогащены психологизмом и обращенностью к неизвестности как таковой. Притяжение в человеке принимает (в частности) формы любопытства и любознательности. Первое (любо-пытство) кажется более глубоким или даже первичным, поскольку включает в себя практическую компоненту: испытать, сделать, включится в контакт с ней в качестве целостного живого и мыслящего существа. Любознательность (любо-знание) связана с познанием. Медиумом в акте познавательного притяжения человека к неизвестности является ничто. Здесь оно заявляет о себе как потребность, нехватка чего-то. Самодовольное и самодостаточное существо способно только избегать неизвестности, но никак не тянуться к ней, не испытывать к ней какую-то неистребимую жажду. Вместе с тем, язык говорит нам, что и в случае любо-пытства, и в случае любо-знательности мы находимся в состоянии любви к неизвестности. Откуда она здесь? Естественно предположить, что человек и неизвестность находятся в отношениях глубинного родства. Генетически наш «хаос родимый» видит в ней свою родню, мать, родительницу и потому тянется к ней. И почему бы не предположить, что и она тянется к нам? То, что она здесь, всегда и везде, и внутри, и снаружи – это очевидно.

Но в предстоянии ей – нам, а нас – ей, нам хочется многого, но стихийно и спонтанно, не осмысленно, не стратегически. И, главное, мы не опознаем ее как таковую, мы пребываем в фундаментальной ошибке неузнавания ее: мы глядим на нее, но ее не видим, мы слушаем ее, но не слышим ее собственного голоса, мы ощущаем ее присутствие, но уверены, что это не она, а еще не явленное бытие, мы соприкасаемся с ней, но уверены, что это что-то или кто-то другой, лишь окутанный туманом или одеждой неизвестности, да и самого-то этого тумана или одежд нет, все это не более чем гносеологическое затруднение, преходящий момент незнания. Неизвестность для нас – маска, что-то фиктивное, психологическое или познавательное состояние перехода от одного известного к другому. Потому мы так естественно и спонтанно бежим неизвестности, а если и кидаемся в ее объятья, то только за тем, чтобы обрести не ее, а то, что принимает ее облик, т.е. бытие.

Отстранение, избегание неизвестности как естественная на нее реакция отражает свойства другой действительности человека – его бытийственность. В той мере, в какой мы есть, мы проявляем чувство самосохранения. Ведь исходным императивом бытия является «быть», существовать. Только потом оно желает динамики или даже укрепления, обогащения и т.д. Да и то только во имя себя как бытия. Но это неизбежно заставляет его обратиться к ничто и неизвестности, открыться им.

Таким образом, можно предположить, что исходные реакции человека на неизвестность – тяга к ней и боязнь ее – отражают реакции, проявления в нем его собственной неизвестности, так же как и ничтойной и бытийственной действительности человека. Отсюда следует, что, говоря об ответе человека на присутствие в мире неизвестности, было бы неправильно сводить все дело к проявлению в нас небытия и ничто.

Человеческое существо, как мы допустили, замешано и на неизвестности. Каким образом она действует в нас? Как наша «родная» неизвестность соотносится со всякой другой, имперсональной или внечеловеческой?

Чтобы ответить на этот вопрос, предполагалось аналитически проверить продуктивность метафизических гипотез о неизвестности как сущности или существенном компоненте человеческого я и о присущей ему свободе – этого яркого проявления неизвестности в нас. Но в любом случае эта проверка не могла не отсылать к особого рода психо-экзистенциальным опытам и состояниям человека, в которых наше глубинное я и наша изначальная свобода испытывают наибольшее напряжение и могут проявляться с наибольшей энергией. Тогда возможны точки бифуркации, прорыва в неизвестность, чреватые обретением «чистых крупиц» неизвестности. Это не значит, что опознание неизвестности связано с иррациональностью в человеке, и потому она не может быть осмыслена, а лишь только смутно опознана в пограничных ситуациях, «в выхождениях» [из состояний обыденности и покорности], как говорит Л. Шестов. Природа человека такова, что нам дана не просто чистая свобода, но и, в частности, свобода зрячая, имманентно соединенная с разумом, который является, возможно, самым благородным и созидательным ее проявлением. Свобода как универсальная возможность, всеоткрытость и чистая энергия, соединяясь с разумом в его миссии прояснения и интеграции схваченного в поле человеческого обладания, образует мощный способ опознания неизвестности. Природа разума – свобода. То же справедливо и по отношению к нравственным началам человека. Их природа – свободное волеизъявление, проявление наших естественных позитивных качеств, прежде всего способностей выбирать добро, творить, сохранять и преумножать его.

Это наводит на мысль, что опознание неизвестности, мотивируемое любознательностью, связано с сутью разума, его делом и его свободой, а любопытство – с благом и его свободным обогащением, с тем миром этических и правовых отношений, которые Кант относит к области практического разума. Но в том и другом случае взаимодействия человека и неизвестности присутствует любовь. Все это делает опознание неизвестности фундаментальным ценностным и творческим действием. Такова гуманистическая предпосылка интерпретации интеракций между человеком и неизвестностью.

И все-таки у неизвестности есть своего рода тень или двойник, который только и делает, что «подставляет» себя в качестве неизвестности, не будучи таковой. Она как бы гипнотизирует человека, соблазняет разум и, пожалуй, заставляет бытие облекаться в свои одежды, т.е. являться (но не «быть») неизвестностью. В самом деле, человеку неизвестность представляется прежде всего в виде какого-то темного, неизвестно где находящегося чулана с вещами. Нужно только (лучше всего в ходе научного исследования) найти его, открыть и обнаружить эти «вещи».

И мы без конца так и делаем. А она, неизвестность, как всегда стоит рядом и смеется над нашей инфантильностью, и припевает: «обманули дурака на четыре кулака».

Третья глава «Неизвестность как метафизическая действительность» мыслилась как экспликация абстрактных угадываний и умозрительных предположений о сути неизвестности и ее возможных проявлениях именно как метафизической действительности. При этом имелось в виду, что ее локация двояка: располагаться «вокруг» человека и «внутри» него[12]. Последнее означает, что в человеке есть не только его «родная» неизвестность, присущая тайне человеческой индивидуальности, но и неизвестность его тела, плоти, его действий и даже финала его личной жизни. Эта неизвестность, в принципе, аналогична неизвестности, обступающей человека извне, т.е. в виде будущего, возможного, непредсказуемого, неясного, загадочного и т.п.

На фоне этого мыслилось показать, что бытие, хотя и неисчерпаемо в себе и в его познании человеком, не заключает неизвестности в себе как таковом. Она ему не присуща, а «приходяща», т.е. привходит в него в рамках межсубстанциальных коммуникаций и частичных периферийных диспозиций (наложений). Поэтому неизвестность в бытии – это квазинеизвестность, невольная экстраполяция познавательных трудностей на природу бытия. Еще неизвестное, т.е. не познанное бытие не есть неизвестность, но просто недоступное нам – временно или навсегда – бытие. Ведь оттого, что нам не дано бытие в познании, оно не перестает быть таковым. В отличие от этой квазинеизвестности неизвестность неизвестна ни теперь, ни тогда, ни когда угодно, т.е. ни в настоящем, ни в прошлом, ни в будущем.

То же мы имеем и в отношении ничто. Ничто есть ничто. И если оно по тем или иным причинам недоступно нам или мы лишены его, то это не значит, что ничто – это неизвестность. Таким образом, мы часто имеем дело с квазинеизвестностью бытия и ничто. Является противоречием в определении сказать: «неизвестность бытия» (ему не присуща таковая) или «неизвестность ничто» (ему она тоже не присуща). Впрочем, это справедливо лишь в аналитико-метафизическом смысле и не учитывает ситуаций взаимодействия и интеграции обсуждаемых здесь действительностей.

Предпоследний параграф третьей главы мыслилось посвятить пробабилистическому описанию телесных и экзистенциальных проявлений неизвестности в человеке. В основном это, видимо, так называемые непроизвольные движения, а также те, которые мы совершаем «неизвестно почему». Но не исключено, что «есть» неизвестность тела, как она «есть» и у нашего я. Загадка телесности – такой же очевидный факт, как и загадка всего и вся, если только мы выберем правильный «угол зрения». В свете такого угла зрения или «измерения мышления» (Л. Шестов) мы могли бы увидеть «мир мгновенных и чудесных превращений», мир, в котором неизвестность дана так же ясно, доверчиво и очевидно, как и бытие и ничто, и где они погружены в неизвестность, также как и она погружена в них.

Особенно пронзительным, прямым и непосредственным образом неизвестность открывается в просвете экзистенциальных состояний отчаяния и восторга, дерзновений и ужасов, рождений и смерти… Здесь, в этих крайних состояниях, человеку суждено испытать то, что не вмещается ни в какие слова, ни в какую философию и что, по словам Шестова, «забывается», если нам суждено выйти из них живыми и вновь погрузиться в обыденность. Мы можем довольствоваться только предположениями, вопрошаниями и смутными воспоминаниями о моментах, когда оказывались на гребне и в безднах метафизических действительностей.

Более «спокойными», не столь экстремальными, но не знаниевыми способами контакта с неизвестностью могут быть состояния стыдливости, потаенности и уединения, даже погружения в тайны своего я. На это указывает С. Франк[13] (см. с. 189).

Благодатной в своей историко-философской канве могла оказаться завершающая диссертацию тема «Трансцендентные виды неизвестности: боги, потусторонние силы и др.». Хорошо известно, что одной из древнейших интуиций религиозного сознания было опознание бога как неизвестности, сокрытого бога.

Печать неизвестности лежит на любого рода трансцендентном в силу его изначальной вынесенности за пределы имманентного, т.е. изначально данного человеку. Эта вынесенность особенно привлекательна для людей, издревле искушая их очевидной загадочностью, таинственностью и абсолютной открытостью для любой мысли и действия человек. Перед лицом богов все разрешено и все возможно: от убийства родного сына до истязания плоти, от платонической любви до самых яростных мистико-эротических фантазий.

Такова общая маркировка проблематики неизвестности, как она выстраивалась в качестве плана диссертационного исследования. В силу того, что реализация этого плана отошла в неизвестность, мне остается только предложить читателям те свободные размышления об этой незнакомке, которые удалось пришпилить на бумагу.

[Красный]

Снова еду в Голландию...

[Красный]

Понч, завязывай с наркотой.

[romakon]

Писец мне аж страшно стало от того количества букв

[merlin]

понч, что это??

[Красный]

Серег, бабу тебе надА...

[ponchoMan]

Серег, бабу тебе надА...

согласен ...

[ponchoMan]

понч, что это??

незнаю ... первое что нашел по запросу "вопрос на тему неизвестности" в яндексе

[ponchoMan]

Понч, завязывай с наркотой.

неа ! не в этой теме

[Fagot79]

я вот че подумал, если в парке в Голландии кто-то кого-то будет насиловать, это будет считаться сексом и насильнику нельзя будет мешать ?

[pipshenka]

Серег, бабу тебе надА...

согласен ...

приезжай

[ponchoMan]

Серег, бабу тебе надА...

согласен ...

приезжай

не смоненно приеду